История восстания декабристов

Расплата за "воздух свободы"

Вечер 14 декабря в доме Рылеева

Возвращаясь к площади после трех часов дня, Рылеев уже не смог пробраться к своим. Он был, очевидно, в толпе народа, когда раздались орудийные залпы. Он видел страшное действие картечи...

Он почти уверен был, что Бестужевы, Пущин, Кюхельбекер, Корнилович и другие его соратники погибли, - площадь была устлана трупами, восставшие в беспорядке отступали на лед Невы, по Английской набережной, по Галерной улице, - но и там настигала их картечь. Рылееву казалось, что и сам он убит, растерзан, втоптан в кровавый снег...

Потом Рылеев узнал, что ни один из бывших под огнем тридцати декабристов не был ни убит, ни даже ранен. У Пущина шуба оказалась во многих местах пробитой картечью, но сам он не был даже оцарапан. Словно кто-то отводил от них пули...

Все они были как бы сохранены судьбой не только для будущих страданий - в крепостях, на следствии, в Сибири, на Кавказе, но и для того огромного и благотворного влияния на русское общество, которое они оказывали - каждый - до самой своей смерти.

Пока Рылеев добрался до дома - а идти было совсем недалеко, - его несколько раз сбивали с ног бегущие мужики и солдаты; он падал в грязный снег, поднимался и шел, дальше. Дома жена посмотрела в его искаженное душевной мукой лицо и залилась слезами. Он, не сняв грязной и порванной шубы, стал ходить по комнате взад и вперед. У столика, возле окна, на своем обычном месте, уже сидел Каховский, усталый, но с довольно невозмутимым видом.

Вскоре появился Штейпгель. Пришли Пущин и Оржицкий. Каховский начал рассказывать о своих действиях: как он разговаривал с митрополитом, стрелял в Милорадовича и Стюрлера, как ранил кинжалом свитского офицера. Он вынул кинжал и протянул Штейнгелю: "Вы спасетесь, а мы погибнем, возьмите на память обо мне этот кинжал". Штейнгель взял кинжал и поцеловал Каховского.

Пущин рассказал, как все побежали от картечи, как его в Галерной втолнули в какую-то лавочку. "Я упал, - сказал он, - и сам не понимаю, как меня не убили".

Около семи часов вошел Батеньков с вопросом: "Ну что?" Тогда Пущин, "возвысив голос и подняв руки, с тоном сильной укоризны" (как пишет Штейнгель) перебил его:

- Ну что вы, подполковник, вы-то что?! Батеньков, ничего не ответив, исчез.

- Делать нечего, - сказал Пущин. - Пойти скорее домой, по крайней мере, успокоить своих, что я жив еще.

Среди разговора Рылеев обратился к Оржицкому с просьбой съездить в Киев, отыскать Сергея Муравьева-Апостола и сказать ему, что они полагали нужным действовать, но что все пропало, так как им изменили Якубович и Трубецкой.

"Тронутый его положением, - пишет Оржицкий, - обещал ему не оставить его семейства".

Рылеев поминутно заходил к жене. Возвращался - перебирал свои бумаги, многие рвал и бросал в огонь камина. Часть бумаг сложил в папку и тщательно перевязал ее.

Спросил - не видел ли кто Александра Бестужева, не убит ли он. Что-то домой не возвращается...

Около восьми вечера зашел Булгарин. Не слушая его разговоров (Булгарин начал было что-то говорить о "пяти ранах" Милорадовича), Рылеев взял папку и вышел в переднюю; Булгарин последовал за ним.

- Тебе здесь не место, - сказал Рылеев. - Ты будешь жив, ступай домой! Я погиб! Прощай! Не оставляй жены моей и ребенка.

Рылеев протянул Булгарину папку с просьбой сохранить ее. В ней были неизданные стихи ("На смерть Чернова" и другие).