История восстания декабристов

Междуцарствие

Совещание заговорщиков 12 декабря

В этот день, 12 декабря утром приезжал к Рылееву полковник Булатов - Рылеев пригласил его к себе на вечернее совещание и подарил ему свои книги - сборник "Думы" и " Войнаровского ".

После Булатова приехал Михаил Пущин, капитан лейб-гвардии Коннопиоперного эскадрона, младший брат Ивана Пущина. Рылеев с ним был знаком уже давно. Он встретил Пущина словами: "Если хочешь быть нашим, я скажу тебе наше намерение". Пущин согласился и тем самым стал членом Северного общества. Рылеев сказал ему, что "вся гвардия готова не присягать", спросил его, готов ли он будет действовать с эскадроном, если придется захватывать артиллерию; Пущин отвечал, что "готов делать, что другие будут делать".

12-го же была у Рылеева беседа с Батеньковым. Гавриил Батеньков - участник войны 1812 года и походов 1813-1814-го. Вскоре после войны он вышел в отставку и поступил в корпус инженеров путей сообщения, долго служил в Сибири, где сблизился со Сперанским. Вместе со Сперанским он был подчинен непосредственно Аракчееву как председателю Сибирского комитета. Аракчеев, заметив блестящие докладные бумаги Батенькова, вызвал его и назначил своим секретарем по военным поселениям (Аракчеев называл Батенькова "мой математик"). В Петербурге Батеньков жил в доме Сперанского. Он часто бывал в доме Российско-Американской компании, познакомился там со Штейнгелем, Бестужевыми, Рылеевым. На обедах у В. И. Прокофьева Рылеев беседовал с Батеньковым и в конце концов убедился, что он имеет "вольный" образ мыслей. Уже за несколько дней до восстания Рылеев, как он сказал А. Бестужеву, "приобрел" Батенькова "на свою сторону".

Помощь от Батенькова была, конечно, неоценимая, так как он был свой человек при Сперанском и Аракчееве.

Батеньков показывал, что у Рылеева 12 декабря "вообще говорили слишком вольно и дерзко, но каждый свое, громко и без всякой осторожности, хотя беспрестанно входил человек, подавая чай. И подумать нельзя было, что это заседание тайного общества".

Рылеев говорил, что "ежели мы долее будем спать, то не будем никогда свободными". Батеньков вспоминает, что Рылеев "завел мечты о России до Петра и сказал, наконец, что стоит повесить вечевой колокол, ибо народ в массе его не изменился, готов принять древние свои обычаи и бросить чужеземное". Батеньков говорил о том, что военные поселения "сильно негодуют и готовы возмутиться при первом случае", особенно новгородские. В случае неудачи восстания он предлагал революционным войскам отступить на Новгород, к военным поселениям, где их будет ждать верная помощь.

Штейнгель показывал, что "именно 12 числа, пришед к Рылееву, я застал Каховского с Николаем Бестужевым говорящих у окошка, и первый сказал: "С этими филантропами ничего не сделаешь; тут просто надобно резать, да и только". Штейнгель с удивлением передал это Рылееву, тот ответил: "Не беспокойся, он так только говорит. Я его уйму; он у меня в руках". Рылеев сообщил Штейнгелю о доносе Ростовцева, показал ему тот же черновик письма Ростовцева к Николаю. "Что вы теперь думаете, неужели действовать?" - спросил Штейнгель. "Действовать непременно, - отвечал Рылеев. - Ростовцев всего, как видишь, не открыл, а мы сильны и отлагать не должно".

Члены Общества весь день и вечер - одни приходили к Рылееву, другие уходили. 12-го были Трубецкой, Оболенский, Коновницын, Одоевский, Арбузов, Репин, Корнялович, Пущины, Бестужевы. Все говорили, выдвигали разные проекты. "Князь Одоевский, с пылкостью юноши, - говорит Штейнгель, - твердил только: Умрем! Ах, как славно мы умрем!" Среди общего разговора вдруг вошел Ростовцев. Все умолкли...

Ростовцев в своих воспоминаниях писал, что он произнес твердую речь к заговорщикам, убеждая их оставить свои замыслы, рассказал о своем визите к Николаю и прибавил, что никого не выдал. Он пишет, что Оболенский назвал его изменником и пригрозил ему смертью, но что Рылеев якобы "бросился" ему "на шею", говоря: "Ростовцев не виноват, что различного с нами образа мыслей... Он действовал по долгу своей совести". И что, мол, после этого и Оболенский его обнимал...

Штейнгель свидетельствует, что Рылеев считал необходимым убить Ростовцева - "для примера" - как доносчика и шпиона, но сдался на уговоры Штейнгеля и произнес "тоном более презрительным, нежели злобным": "Ну черт с ним, пусть живет".

М. Бестужев рассказывает, что Оболенский, узнав об измене Ростовцева, дал ему пощечину (о том же и сам Оболенский говорил Цебрикову). Оболенский дал Ростовцеву и вторую оплеуху, когда тот 14-го возвращался из Измайловского полка, где он, как пишет М. Бестужев, "ораторствовал за Николая", однако безуспешно, так как солдаты избили его прикладами, и он бежал, потеряв шинель. Николай I спрятал его во дворце...

Измена Ростовцева путала многие планы декабристов - благодаря ей Николай созвал ночью командиров всех полков и приказал привести войска 14 декабря к присяге в необычно раннее время - еще до рассвета. На раннее утро назначена была и присяга Сената.

12-го же вечером снова явился к Рылееву Булатов. Рылеев познакомил его с Трубецким и Якубовичем; Якубович и Булатов были назначены помощниками к диктатору Трубецкому. "Нам остается мало времени рассуждать", - сказал Булатов.

Отозвав в сторону барона Розена, Рылеев спросил его, можно ли будет располагать 14-го 1-м и 2-м батальонами Финляндского полка. Розен высказал сомнение. Рылеев "с особенным выражением в лице и голосе" (как пишет Розен) сказал: "Да, мало видов на успех, но все-таки надо, все-таки надо начать; начало и пример принесут плоды".

По свидетельству Розена, именно 12 декабря было постановлено в день присяги "собраться на Сенатской площади, вести туда же, сколько возможно будет, войска под предлогом поддержания прав Константина... Если главная сила будет на нашей стороне, то объявить престол упраздненным и ввести немедленно временное правление". "В случае достаточного числа войск,- писал Розен,- положено было занять дворец, главные правительственные места, банки и почтамт для избежания всяких беспорядков". Кому следовало занять все эти учреждения, какими силами, в каком порядке и т. п.- об этом, видимо, речь не шла. Потому Розен и заключал: "Принятые меры к восстанию были неточны и неопределительны ".

Но ничто уже не могло поколебать решимости руководителей восстания действовать. Рылеев 12 декабря: "Судьба наша решена! К сомнениям нашим теперь, конечно, прибавятся все препятствия. Но мы начнем. Я уверен, что погибнем, но пример останется. Принесем жертву для будущей свободы Отечества".

"Лучше быть взятыми на площади,- говорил Николай Бестужев,- нежели на постели. Пусть лучше узнают, за что мы погибаем, нежели будут удивляться, когда мы тайком исчезнем из общества, и никто не будет знать, где мы и за что пропали".

Александр Бестужев, входя в кабинет Рылеева, указал на порог: "Переступаю через Рубикон, а руби-кон значит руби все, что попало!"

Появился в этот день у Рылеева и Федор Глинка. После распада Союза Благоденствия он отошел от тайного общества, но был в курсе всех его дел. Когда он вошел, Рылеев сказал: "Будем, господа, продолжать; при Федоре Николаевиче, кажется, можно". Глинка, однако, увидев, что нечаянно попал на совещание, вышел и вызвал за собой Рылеева. "Ну, слышали? - сказал он. - Опять присяга на днях". - "Знаем, - ответил Рылеев, - и Общество непременно решило воспользоваться этим случаем". - "Смотрите, господа, - сказал Глинка, - чтобы крови не было". - "Не беспокойтесь; приняты все меры, чтобы дело обошлось без крови", - уверил его Рылеев.