История восстания декабристов

Расплата за "воздух свободы"

Ночь перед казнью. Последнее письмо Рылеева жене

Предсмертное письмо Рылеева жене. www.patiks.ru ...В Кронверкской куртине большая камера была разгорожена дощатыми стенами на крошечные чуланчики, - в них-то и были помещены пятеро смертников. Отсюда для них оставался только один выход - к виселице...

Сквозь перегородки было слышно все.

Сергей Муравьев-Апостол переговаривался с Бестужевым-Рюминым, убеждал его не падать духом, а встретить смерть с твердостью, не унижая себя перед толпой, которая будет окружать его, встретить смерть как мученику за правое дело России, утомленной деспотизмом, и в последнюю минуту иметь в памяти справедливый приговор потомства.

Шум шагов по коридору заглушал голос Муравьева-Апостола. Его мужественным словам внимал и Рылеев. Декабрист Цебриков, также сидевший в это время в одной из клетушек, передает, что солдаты-часовые плакали.

Многое было слышно в Кронверкской куртине, - тут не так глухо, как в "большой" крепости. Стучат топоры плотников на дворе. Откуда-то доносится печальный женский голос:

...Ты прости, наш соловей,
Голосистый соловей;
Тебя больше не слыхать,
Нас тебе уж не пленять...
...Твоя воля отнята,
Крепко клетка заперта...

В полночь, за несколько часов до казни, побывал у приговоренных к смерти священник Петр Николаевич Мысловский, протоиерей Казанского собора, назначенный во время следствия "увещателем подсудимых" в Петропавловской крепости. Не всем декабристам он понравился - не нашли с ним общего языка Лунин, Басаргин, Муханов, Завалшин. Однако некоторые увидели в нем отзывчивого, честного человека, который не только исполнял свою должность, но сумел стать помощником для заключенных. Лорер, Трубецкой, Якушкин, Оболенский и во время ссылки продолжали переписку с Мысловским. "Он сделался впоследствии, - пишет Лорер, - утешителем, ангелом-хранителем наших матерей, сестер и детей, сообщая им известия о нас". Когда 15 июля 1826 года на Сенатской площади проводилось "очистительное молебствие", Мысловский, оставшись в Казанском соборе, надел черную рясу и отслужил панихиду по пяти усопшим, - это с его стороны было огромным риском. Якушкин писал, что одна дама "зашла помолиться в Казанский собор и удивилась, увидав Мысловского в черном облачении и услышав имена Сергея, Павла, Петра, Михаила, Кондратия".

"Мне нет дела, - говорил Мысловский, - какой вы веры; я знаю только, что вы страдаете". "Не думайте, сказал он Лореру, - что я агент правительства... Мне нет дела до ваших политических убеждений". "До самой кончины своей он сохранил свое благорасположение к изгнанникам", - пишет Трубецкой.

...На столике у Рылеева - кружка воды, булка, бумага и перо. В последние свои часы он писал письмо жене: "Бог и государь решили участь мою: я должен умереть и умереть смертию позорною... Я просил нашего священника посещать тебя. Слушай советов его и поручи ему молиться о душе моей. Отдай ему одну из золотых табакерок в знак признательности моей, или лучше сказать на память, потому что возблагодарить его может только один Бог за то благодеяние, которое он оказал мне своими беседами".

Копии предсмертного письма Рылеева распространились в обществе. 7 августа 182.6 года Вяземский писал жене: "Посылаю тебе копию с письма Рылеева к жене. Какое возвышенное спокойствие!"

"В каземате, последнюю ночь, получил он позволение писать к жене своей, - вспоминает Розен. - Он начал, отрывался от письма, молился, продолжал писать. С рассветом вошел к нему плац-майор (здесь уже не Подушкин, а Трусов) со сторожем (солдатом Соколовым), с кандалами и объявил, что через полчаса надо идти: он сел дописать письмо, просил, чтобы между тем надевали железы на ноги. Соколов был поражен его спокойным видом и голосом. Он съел кусочек булки, запил водою, благословил тюремщика, благословил во все стороны соотчичей, и друга и недруга, и сказал: "Я готов идти!"